Не могу описать, как мне трудно начинать этот текст про сына. Но сайт его памяти готов уже год как, я загрузил малую часть его фотографий, несколько видео, но понимаю, что без большого объяснительного текста и подписей хотя бы к некоторым фото сайт мало что говорит про Мишу и его короткую жизнь, полную страданий, мужества и любви. Я малодушно тянул весь год с текстами – уж очень все живо и больно. Но когда-то надо это преодолеть, пока не поздно – мне стукнул 81, а я хочу оставить этот сайт после себя. Правда, зачем, так и не знаю. Да, кто-то из близких людей и фб знакомых спрашивает, кто-то хочет больше узнать про Мишу. Но в информационной бездне, в которую мир все глубже погружается, не уверен, что, кто-то, действительно, на этот сайт заглянет. Нет, с десяток человек заглянет. А мы с Леной, его мамой, и так все время с ним.
Писать сплошной текст не получается, пробовал. Решил, что мне легче разбить его на главки. И, чтобы Миша был лучше виден, буду его, где смогу, сравнивать с одним из еще двух людей, которых я помню детьми и подростками до 18 лет – с собой (второй человек – сейчас уже совсем взрослая дочка Ася, но она девочка и сравнение мало что дает).
Миша, при всей своей поразительной и, я бы сказал, светлой, солнечной цельности (это не пустой дифирамб: я в детстве и отрочестве находился в глубоком и мрачном душевном раздрае – при психической нормальности), был настолько многогранен, что хотя бы некоторые из этих граней я попытаюсь описать отдельно – даже с риском выглядеть каким-то претендующим на научность аналитиком. Не без душевного трепета начну эти грани описывать.
Мужество. Даже этимологически странно приписывать это качество ребенку и подростку, «тинейджеру». Но в Мишином случае это не метафора. Не буду здесь повторять историю его болезней – многие имеют о ней представление. Скажу только, что одно количество перенесенных им операций, не говоря уже о сеансах химиотерапии и многих других медицинских процедур, от рождения до четырех лет, а потом от шестнадцати до ухода – превышает два десятка. В фотогалерее вы можете видеть улыбающееся лицо малыша двух с половиной лет во время сеанса тяжелейшей химии. Может быть, это яснее станет из моего тогдашнего сонета:
В статистике племен и наций
такой напасти удостоен
лишь сын мой. Путь его устроен
так. Не случайно, может статься.
Стерпев с десяток операций,
он весь заштопан от пробоин.
Рубакам мятежей и войн
слабо с трехлетним им тягаться.
Смешлив, смышлен не по годам,
он ласков, духом бодр, упрям.
И только ведома Творцу
в земном сценарии великом
роль, что доверил он мальцу
с терпеньем ангельским и ликом.
(май 2008, Бронкс)
Он никогда не плакал от боли и очень редко жаловался, но всегда сильно переживал за других пациентов больницы. Он уверял меня, что обладает даром облегчения боли и даже исцеления и всегда ненавязчиво пытался его применить к другим. В этом не было никакой религиозной подоплеки (он и к христианству, и к иудаизму относился с антропологическим интересом, но без центрального компонента – веры; собственно, как и я) – скорее, он как-то соотносил это со своим даже бОльшим интересом к первобытным верованиям (об этом позже). Только один раз, уже зная свой диагноз, он спросил: папа, за что меня так…второй раз? Что я мог ответить?
На моей памяти, он плакал, не считая младенческих лет, два раза. Один раз поднялся ко мне (мы снимаем двухэтажную квартиру – наши с Мишей две комнатки наверху, Лена – внизу) и заплакал. – Мишка, что случилось? – Мама… – что мама? Мама сказала, что я ее не люблю, думаю только о себе и вообще эгоист. – Ну что ты? ты же знаешь, что это совсем не так…и она так не думает…ну, женщины…обиделась на какую-то мелочь или чувствует себя неважно. Успокоился сразу, конечно. Второй раз – это уже мне Лена рассказывала – когда у меня летом 22-го года случился инфаркт, Миша плакал и говорил ей: это потому, что я с папой грубо поговорил («грубые разговоры» тоже на пальцах пересчитать – это в «самом трудном»-то возрасте! Я был в подростковом возрасте и лет до 17 дерзок и резок).
